— Я очень соскучился по тебе, Тина. А ты?

— Очень.

Через неделю она позвонила ему из Копенгагена, а ещё через неделю они встретились в датской столице. Они не виделись почти два месяца, и он нашёл, что за это время Тина здорово изменилась. Она похудела, посерьёзнела, движения её стали более плавными; под глазами появились морщинки, а скулы заострились, и выражение лица от этого приобрело слегка обиженный вид. Но в глазах её сохранился всё тот же блеск. Она входила в тот ранний летний возраст, который наступает у женщин после тридцати и который называют порой расцвета и зрелости. Он был вынужден признать, что Тина стала ещё более стильной и чертовски обворожительной и элегантной женщиной. Она это осознавала и старалась подчеркнуть каждым своим жестом, каждым словом. Ей явно нравилась роль первой леди в посольстве, быть в центре событий и вращаться в избранном дипломатическом обществе.

В первый момент он с неприязнью почувствовал, что Тина несколько отдалилась от него и стала чуть-чуть чужой, но потом неловкость первых минут свидания исчезла, и он не без внутреннего удовлетворения констатировал, что, несмотря на все эти изменения, он по-прежнему желанен для неё и необходим, как прежде.

Они встретились у скульптуры Русалочки и прошли в парк, где сели на скамейку, взяли друг друга за руки и говорили без умолку, рассказывая о том, как они скучали друг без друга и какие события произошли в их жизни за эти два месяца. Потом они взяли такси и приехали к нему в гостиницу. Тина пробыла у него не более часа и заторопилась домой. Она сама заговорила о делах и сообщила, что её разведывательные возможности с приездом в Копенгаген, благодаря постоянному общению в дипкорпусе, значительно расширились. Что же касается её собственного посольства, то тут у неё возникли трудности, потому что муж теперь хранил все документы в сейфе, а ключ носил при себе. Он тут же предложил ей попытаться сделать с ключа слепок, чтобы беспрепятственно проникать в сейф во время его отсутствия, и она беспрекословно с этим согласилась.

— Тина, как ты смотришь на то, если ты будешь передавать материалы здешнему курьеру?

— Ты имеешь в виду другому человеку? Отрицательно. Я ни за что не соглашусь встречаться с кем бы то ни было, кроме тебя.

— Но Тина, я же не могу находиться здесь постоянно.

— Ты будешь ко мне приезжать, да и я изредка смогу отлучаться из Копенгагена. Разве этого не достаточно?

Накануне его отъезда из Копенгагена она принесла ему слепок ключа, и он обо всём доложил в Центр. Из ответа следовало, что Москва неодобрительно отнеслась к идее его слишком частых отлучек в Данию, но, понимая, что в противном случае она лишится важного источника информации, вынуждена была с этим согласиться. Агент сотрудничает со службой, а не с конкретным оперработником, и Москва не преминула напомнить ему об этом базовом положении агентурной работы. Для обсуждения всех этих вопросов Центр предложил ему выйти на явку с его местным представителем.

Помнится, представитель — молодой и самоуверенный хлыщ из посольства — пришёл на встречу в разносном настроении и сходу начал его учить, как следовало работать с иностранной агентурой. Он почему-то стал защищаться и невольно описывать «Стеллу» в самых хвалебных тонах, но это ещё больше не понравилось легальному разведчику.

— Вы что, состоите с ней в интимных отношениях? — изумился он вполне искренно.

— Я не обязан перед вами отчитываться об этом, — вспылил он. — Центр обо всём информирован, и этого достаточно.

— Так вы понимаете, по краю какой пропасти вы ходите? — продолжал свои нравоучения представитель Центра.

— Что бы вы ни говорили, и что бы с нами ни случилось, «Стелла» никогда не предаст меня.

— А если она почувствует, что вы разлюбили её?

— Это исключено.

— То есть? Вы хотите сказать, что подобные мысли никогда не придут ей в голову?

— Нет, я имел в виду, что я не дам ей повода для подобных умозаключений.

— А как же ваша жена? Её-то вы любите?

— А вот это тоже не вашего ума дело. Приеду в Москву и разберусь во всём без вас.

— Ну, знаете, это не лезет ни в какие ворота, — возмутился правоверный моралист.

— В ваши ворота — возможно.

— Но разве вы не понимаете, что между вами и «Стеллой» нет никаких агентурных отношений, а есть только интимная связь, и что это чревато для вас большими неприятностями?

— Не знаю. По теории это так. Но теорию пишут тоже люди. Я знаю только, что на «Стеллу» и в будущем можно рассчитывать как на источника информации, а на какой основе она будет работать — это уже детали.

— Странная у вас логика и мораль, — заключил представитель, сокрушённо покачивая головой. — Я буду вынужден доложить обо всём в Центр. — Он говорил о нём с сочувствием, как о пропащем человеке.

— Это ваш долг, — сухо ответил он, давая понять, что больше не намерен продолжать дискуссию на эту тему.

Он догадывался, какой отчёт о проведенной явке получит Москва из местной легальной резидентуры, но полагал, что ему, несмотря ни на что, удастся отстоять свои позиции. Но Центр молчал или делал вид, что ничего не замечает, и несколько месяцев он работал более-менее спокойно. Конечно, ему было трудно разрываться между двумя странами, но главное, он регулярно встречался с Тиной и исправно получал от неё весьма важную информацию. На похвалы Центр не скупился.

Пожалуй, это был самый счастливый период в его командировке, да и вообще в жизни.

Беда пришла неожиданно.

Центр без указания каких бы то ни было причин предлагал законсервировать на время всю работу со связями, включая «Стеллу», и незамедлительно выехать в Москву для консультаций. Такие указания всегда приходят не во время, но обсуждать его у него не было ни оснований, ни времени. Он быстро «закруглил» свою деятельность и вылетел в Копенгаген, чтобы, попрощавшись с Тиной, оттуда выехать в Москву.

Тина восприняла отъезд без особой радости, но и без особого надрыва. Она сидела на кровати в его номере гостиницы и с интересом наблюдала за тем, как он переупаковывает вещи.

— Когда мы опять встретимся? — спросила она его.

— Думаю, через недели две-три.

— Ну что ж, — вздохнула она, — я буду тебя ждать. Я уже к этому начинаю привыкать как к неизбежному в наших отношениях.

Он тоже не испытывал особых волнений и даже не подозревал, как наивен он был в своих предположениях об истинных мотивах отзыва из командировки.

А утром он ушёл от неё, не попрощавшись.

— Мы не будем называть это моральным разложением, потому что слишком хорошо знаем и ценим вас,